Послесловие для книги «Фрагменты»
Перевёрнута последняя страница альбома, и хочется помолчать, чтобы сохранить подольше такое редкое и счастливое ощущение подлинности и совершенства.
Если бы этот альбом вышел при жизни папы! Я представляю, как прихожу к нему, как он встречает меня в передней, слегка задыхаясь от движения, как произносит взволнованно и смущённо – он всегда стеснялся, когда говорил о себе: «Ты знаешь, есть один фотограф, он сделал безумную вещь – проиллюстрировал мои стихи. Вернее, нет, не проиллюстрировал, это не точно. Он создал нечто прекрасное по поводу моих стихов. Давай посмотрим вместе». И мы садимся рядом, и папа достаёт альбом, уже любовно обёрнутый им в кальку, чтобы была видна обложка, и аккуратно, за верхний угол перелистывает страницу за страницей.
Перелистаем альбом и мы с вами, ещё раз. Изображения также безупречны, как и стихи Тарковского. Отмечаешь идеальный вкус и особый такт фотографа Николая Кулебякина, великолепного мастера, способного перехлестнуть совершенной техникой, фантазией и буйством красок строгую, порой аскетичную палитру поэта. Но, по словам автора фотографий, они лишь эхо по отношению к стихам. (Помните? «На каждый звук есть эхо на земле…») Эхо, которое имеет ту же тональность, что и стихотворение, которому оно вторит.
Выбор стихотворений был сделан автором фотографий, он остановился на стихах, в которых чувствовал опору для своего творчества. Стихи, отобранные им, разные – здесь и любовная, и филосовская , и гражданская лирика.
Юношеское четверостишие «Свеча», и его отзвук в фотографии – ускользающий силуэт женщины, пойманный в зеркале, меркнущее небо пейзажа и его светлое отражение, как трепетное подтверждение мысли поэта о том, что тело живо душой, его одушевляющей.
Великое стихотворение о любви с почти кощунственным, но таким точным сравнением любовной встречи с богоявлением (« Первые свидания»), и на фотоснимке, напоминающем полотно Магритта, поясной портрет прекрасной женщины. И в её состоянии, и в композиции снимка ощущается мощное экстатическое напряжение, которое почти невероятно при полной неподвижности фигуры и пейзажа-деревьев, трав, неба.
Одно из моих любимых стихотворений – «Вечерний, сизокрылый…» Оно о предсмертном прощании с любимой, в нём слова благодарности , обращённые к ней перед погружением во тьму. Это у Тарковского. А у Кулебякина -вечерние лучи заходящего солнца, мрак чернеющего леса, и на его опушке-чуть подсвеченная, ещё живая, трепещущая и будто жаждущая счастья листва дерева.
«Мы крепко связаны разладом…» Стихотворению о противостоянии поэта и власти в прижизненных изданиях Арсения Тарковского дано название «Песня под пулями». Оно публиковалось автором в одном ряду с военными стихами, хотя написано было много позже, в 1960г. Такая мимикрия нужна была, чтобы усыпить бдительность цензуры.
Идея представить тексты стихов не печатным шрифтом, а написанными от руки художницей Натальей Скуридиной, принадлежит Николаю Кулебякину. Знал ли он, что Арсений Тарковский был хорошим рисовальщиком и развлекался имитируя чужой почерк? Папа с особым удовольствием выводил подписи писателей и поэтов. Расписывался за Пушкина и Лермонтова, за Толстого и Чехова, за Блока и Андрея Белого, за Есенина и Ремизова (особенно витиеватая подпись). Однажды молодой Тарковский расписался в книге гостей на вечере в литературном салоне Е.Ф. Никитиной. (Литературный салон при советской власти, не парадокс ли?). Он воспроизвёл факсимиле Пушкина и Некрасова, чем вызвал негодование хозяйки, слишком серьёзно относящейся к своей миссии.
В этом издании рукописные строки стихов приближают автора к читателям, делают их интимнее, будто переписанными лично для каждого из владельцев альбома. И опять мы читаем –« Я учился траве, раскрывая тетрадь…», «Эвридика», «И это снилось мне, и это снится мне…»
И опять фотографические произведения, рассказывающие о месте человека во вселенной и о его жизненном предназначении, о чувствах людей и о родственном им состоянии природы. Фотографии земные и космические, реальные, как явь, и мистические, как сны, перекликающиеся с поэзией Арсения Тарковского, пронизанной любовью к жизни и философской напряжённостью.
Два художнических мира, два вида искусства, казалось бы, такие далёкие одно от другого, соединились на страницах альбома естественно и органично.
Параллельные миры, как параллельные линии, о которых говорится в эпиграфе, предваряющем книгу, пересекаются не в «идеальной», а в конкретной точке, которую вряд ли можно назвать «бесконечно удалённой».
Может быть, местом пересечения двух миров и двух искусств является душа? Ваша, моя…
Марина Тарковская
